| Тяга к контакту и страх перед ним. Находясь дома, пациентка с радостью думает о визите ко мне, а придя ко мне, становится хмурой, не хочет со мной разговаривать. Она думает о том, не носить ли ей платье вместо брюк, но когда я задаюсь тем же вопросом, ей это не нравится, и она вообще не хочет разговаривать со мной про эти вещи. Эти метания начинают меня раздражать, и я пытаюсь ободрить пациентку и установить контакт с помощью реплики: «Вы не решаетесь углубляться в эти женские темы, проявлять любопытство». Мою реплику она понимает как упрек и реагирует неуступчиво, а я тогда кажусь себе навязчивой и решаю, что меня заслуженно осадили.
Поиски возможных мотивов приводят меня к интерпретации: возможно, у ее сдержанности есть основания; хотя она сама и любопытна, но любопытство своей матери она всегда ощущает как навязчивый контроль. Значит, она не хочет обращаться со мной как ее мать, которая всегда пыталась контролировать ее гардероб, и не хочет, чтобы я так с ней обращалась. Не так легко отличать общность интересов от навязчивости. Тяга к отличию В этом случае прошло некоторое время, пока я, проанализировав перенос, не нашла ключей к тому, почему пациентка, несмотря на мои старания, по непонятной ни для себя, ни для меня причине казалась себе такой одинокой. Она жаловалась, что я обращаюсь с ней слишком бережно. Ей хотелось бы видеть во мне личность, с которой она могла бы спорить.
Когда я слишком к ней приноравливаюсь, ей кажется, что она под наблюдением, окружена со всех сторон, все равно одинока. Будучи дочерью сильной матери, эта пациентка всегда пыталась добиться от матери признания, своих собственных интересов и особенно своей витальности, и потерпела в этом неудачу, Болезненные отстранения матери, за которыми всегда следовали предложения помириться, она воспринимала как нехватку уверенности в себе. Мать ей казалась слабой, и она чувствовала, что материнская слабость незаметно блокирует ее собственную экспансивность. Она хотела бы посещать такого врача, с которым можно было бы открыто не сходиться во мнениях. Когда я пыталась приноровиться к ее внутреннему миру, то казалась ей такой же бесформенной, как ее мать. Анализ моего взаимодействия с пациенткой показал, что я по, отношению к ней незаметно, и как раз потому, что она жаловалась на одиночество, заняла сверхзаботливую, бережную позицию и не решалась хотя бы иногда с ней не соглашаться. Если первая пациентка ощущала свою мать прежде всего как навязчивую и настаивающую на своих мнениях, боялась любой формы анального овладения и со мною робела, то вторая пациентка воспринимала свою мать как бесформенную и жаловалась на ее боязливую отстраненность от любых имеющих анальный отпечаток конфликтов, в которых она проявилась бы как женщина с собственными мнениями. «Об этом не говорят » — Сексуальные темы в отношениях матери и дочери. На взаимодействие между матерью и дочерью, касающееся этой области, накладывает отпечаток материнское восприятие дочери как существа, способного вызывать и переживать наслаждение, и особенно отношение матери к дочерней мастурбации, которая начинается примерно на пятнадцатом месяце жизни.
Хотя в этой области существуют сложные эмоциональные и когнитивные взаимовлияния — взаимообусловливания, усиления или торможения, в целях большей ясности я различаю именование, одобрение и взаимодействие. Лернер и Бернштайн описывают, как неверные названия женских гениталий или их неназывание создают трудности для ментальной репрезентации невидимых самой девочкой гениталий. Однако нужно исходить из того, что самого по себе именования (лишенного аффективной оценочности, если это вообще возможно), не достаточно Согласно Стерну, для включения определенных способов поведения в я-концепцию недостаточно, чтобы такое поведение было просто терпимым. Поведение должно быть подтверждено откликом — а именно этого часто не хватает девичьей мастурбации. У нескольких моих пациенток выявилась специфическая травматическая ситуация; после того как мать в анальную фазу одобрительно признала растущие способности дочери, а тем самым и дочернюю потенцию и креативность, постепенно эти способности в глазах матери потеряли свое значение. В следующей фазе, которую называют «фаллически-нарциссической», мальчики, как правило, могут разделить с матерью наслаждение при фаллическом эксгибиционизме. Однако, судя по всему, матерям, испытывающим помехи в собственном эксгибиционизме, не удается поддержать дочь, когда та получает наслаждение от прикосновения к своему телу. После того как девочка с гордостью воспринимала одобрение своей анальной компетенции, со своими нынешними эксгибиционистскими желаниями и со своей потребностью в их отражении матерью она нередко упирается в пустоту. Часто это приводит к тому, что потребности начинают восприниматься как постыдные. Отсутствие одобрения может привести к таким примерно Представлениям о женском теле: «Ничего видимого, ничего осязаемого; все внутри, и я не могу это вывести наружу», А это, в свою очередь, приводит к тому, что даже сильные женщины жалуются на чувство неполноценности: с одной стороны, женщина думает, что может все, с другой — часто боится, что ее разоблачат как мошенницу. Буркхардт (Burkhardt, 1994) указывает еще и на то, что матери редко обращаются к репрезентации собственной матки как выражению творческих сил женщины. По поводу стыда, возникающего у девочек из-за утраты анального всемогущества, стоит подумать, не ослабнет ли этот стыд, если на этой фазе мать сумеет сообщить дочери образ «истеры» как символа женского могущества. Бернштайн (Bernstein, 1993) подчеркивает, что девочке приходится верить матери, когда та говорит, что у нее внутри что-то есть, потому что собственные наблюдения ее в этом не убеждают. Поэтому недостаток доверия к матери, вызываемый самыми разными причинами, может привести к тому, что дочь не поверит матери, даже когда ее собственная женственность одобряется. Последствиями дефицита эротического одобрения занимается и Оливье (Olivier, 1987), который исходит из того, что отношениям матери и дочери не хватает «эротического блеска» в глазах матери. Следует, однако, усомниться в том, что в этом «дефиците блеска» мы имеем дело с естественным феноменом. Запреты на онанирование или на эдипово соперничество, возникающие из отношений с матерью, могут противостоять одобрению пробуждающейся дочерней сексуальности точно так же, как и гомосексуальные страхи. Дочернее тело может превратиться в спусковой механизм эротических фантазий, которые, с одной стороны, вызывают почти осознаваемые страхи перед инцестуозными посягательствами, но с другой — могут указывать и на оживление эротических фантазий, сосредоточенных вокруг тела самой матери. В такой ситуации нелегко внушить дочери чувство, что у нее, у маленькой девочки, в теле есть нечто возбуждающее и прекрасное, с помощью чего она может доставлять другим и сама испытывать наслаждение. А признание аутоэротических стремлений девочки способствовало бы ее независимости от матери. Но при существующих общественных отношениях легче найти мать, которая на нарциссически-эксгибиционистские стремления дочери реагирует болью перед сепарацией, реакциями сверх-Я и чувством стыда. Таким образом, область гениталий у девочки может превратиться всего лишь в зону, которую надо содержать в чистоте и которая тем самым оказывается подвластна анальному контролю со стороны матери. Но, согласно Бернштайн, возврат к анальным механизмам контроля представляет собой независимую от матери попытку девочки справиться одновременно с генитальным страхом перед собственной открытостью (вагина воспринимается как дыра, которую нельзя закрыть) и с возникающей из-за него потребностью в контроле. В качестве еще одного аспекта я хочу упомянуть эротическое взаимодействие между матерью и дочерью. Обсуждается значение негативной эдиповой фазы, в которой происходит активное эротическое ухаживание за матерью; следует эта фаза за доэдипово-генитальной диадически ориентированной фазой: у девочки появляется возможность, активно ухаживая за матерью, чувствовать себя равноправной, отчего укрепляется ее уверенность в себе как в маленькой женщине. Девочка надеется, что мать считает ее привлекательной и желанной. Впрочем, мне кажется затруднительным различать между нарциссическим желанием одобрения и гомосексуальным ухаживанием за матерью, поскольку данные фазы следуют непосредственно одна за другой, С тех пор, как я обратила на это внимание, тоска дочери по тому, чтобы мать одобрила ее сексуальность, проявляется у меня в практике все чаще: иногда в форме мимолетных гомосексуальных переносов, которые можно возвести к негативней эдиповой фазе, а иногда весьма конкретно, когда пациентка сообщает, что ее мать раздраженно реагирует или закрывает глаза на онанирование внучки, в то время как она, мать, хотела бы благожелательного приятия. Несмотря на то, что подобные желания были испытаны при собственной социализации, у нее возникают проблемы в отношении дочери, которые выявляются не столько в принятии, сколько в подчеркнуто деловитом обращении с дочерью (редукция к именованию). Возникает боязнь одобрить дочь наряду со страхом ее ограничить, потому что, например, об онанизме публично нельзя говорить, нарушая границы стыда и интимности. На раннюю тоску девочки по признанию ее сексуальности со стороны матери часто — при взаимодействии матери и дочери- накладывается стремление к автономии (точнее — желание сохранить за собой собственную сексуальность), возникающее в пубертатный период. Очевидно, пубертатный баланс между желанием быть ближе к матери и дистанцироваться от нее установится, скорее всего, в том случае, когда имелось раннее одобрение дочерней эротической активности, и мать воспринималась не просто как мать, но и как сексуальное существо с собственными потребностями и интересами. Из вышеизложенного ясно, как сильно влияют друг на друга, друг другу мешая или способствуя, интеграция психосоциального пола и психосоциального тела в Я, с одной стороны, и одновременно происходящее развитие автономии, с другой. Свой специфически женский облик репрезентации пола и тела сохраняют благодаря переработке телесных восприятий и генитальных страхов в связи с желанием доверительных, тесных отношений с матерью, «такой же, как я», и желанием ощущать свою отграниченность и отличие от матери. В терапии нередко встречается отношение между матерью и дочерью, которое я бы назвала «синдром плохой дочери». Нарциссические нарушения у матери, касающиеся ее ценности как женщины, и неуверенность в материнской функции мешают ей позитивно оценить свою дочь как маленькую девочку и будущую женщину. Поскольку границы Я и объекта между такими матерями и дочерьми недостаточно прочны, мать проецирует свои собственные потребности на дочь и на эти проецированные потребности реагирует либо депрессивным самопожертвованием, либо строгим контролем. После недавнего развода мать безутешна из-за смерти своего сына. Но к врачу она обращается из-за 10-летней дочери, Анны, так как считает, что дочь не оправилась после смерти брата и ОСТРО нуждается в помощи: во время разговора с Анной и ее матерью я впадаю в состояние нарастающей растерянности, так как уже не могу разобрать, кто из них на кого ориентируется. Верно, что Анна — задумчивая, редко бывающая веселой девочка, но она отрицает, что это связано со смертью брата: мне кажется, что Анна обеспокоена депрессивностью матери и что она печальна и растеряна, потому что не может достучаться до сосредоточенной на умершем сыне матери и ее успокоить. Мать Анны, напротив, проецирует на Анну собственную потребность, то есть желание обрести поддержку. Собираясь послать Анну к врачу, она одновременно хочет избавиться от спроецированной на Анну зависимости (ср. также Bergniaii, 1982). Данный пример показывает условия возникновения «синдрома плохой дочери», когда дочь, в качестве контейнера материнских нужд, охвачена чувством собственной никчемности, так как она не способна свою мать успокоить. Между протагон метками осуществляется сложное взаимодействие — между проекцией и индентификацией, попытками дочери приноровиться к нуждающейся в чем-то матери и материнскими проекциями, а также реакциями матери на спроецированные на дочь я и объектные репрезентации.
Другие материалы по теме
|
